Пшеничников Виктор - Тропою Джейрана
Виктор ПШЕНИЧНИКОВ
ТРОПОЮ ДЖЕЙРАНА
Повесть
1
"...И три дня будешь идти, и три ночи, а все равно не пройдешь. Сорок
несчастий, сорок бед встанут у тебя на пути, и ты покоришься, глупый
человек. Тебя сомнут горы, засыплют камни, опрокинут в бездонную пропасть,
и тело твое разорвет на части злобный зверь. А уцелеешь, не отступишься,
все равно не минует тебя кара аллаха. Сгубит тебя, безумец, пустыня, убьет
неутолимая жажда, и тогда выклюют твои очи грифы..."
Хаятолла открыл глаза. Вещий голос пропал.
Косая тень от бархана медленно разрасталась, подбираясь к босым ногам
Хаятоллы, сплошь иссеченным порезами, сбитым в кровь о камни.
Близкая тень сулила прохладу и облегчение. Однако мальчик, донельзя
изнуренный зноем, не двигался, не искал в ней спасения. Неистовое солнце
вытянуло из него все соки, иссушило тело и умерило волю.
"...Ты дерзнул, слабый человек, ты не внял голосу разума. Так терпи,
несчастный, терпи и страдай. Страдай и терпи..."
Хаятолла терпеливо ждал, пока наползающая закатная тень протянется
еще дальше, загустеет и превратится из сумеречно-серой в фиолетовую,
ночную. Только тогда, с приходом темноты, немного отдохнув, он сможет, не
рискуя встретить кого-нибудь по дороге, войти в свой разоренный, покинутый
людьми кишлак в поисках воды и ночлега.
Вяло прислушиваясь к долетавшим до него редким звукам пустыни,
Хаятолла молча заклинал ночь, чтобы она наступила скорей...
Дважды за барханами, далеко, почти неразличимо, всплескивали
торопливые автоматные очереди. Эхо выстрелов вязло в жарком стоячем
воздухе, глохло и исчезало, ничем не удерживаясь в сознании... Хаятолла
даже не попытался встать и посмотреть из своего укрытия, что там
происходит: долгий дневной переход лишил его сил, отнял желание
шевелиться.
Запрокинув лицо к небу, равнодушный к себе и окружающему, Хаятолла в
полудреме лежал на песке между тощих, просвечивающих насквозь, каким-то
чудом еще живых кустиков верблюжьей колючки и едва различал, где был бред,
мираж, а где явь. И только два слова, два накрепко запомнившихся, как
клятва, слова - "Шибирган" и "Олим" - не могли вытравить из его памяти и
сознания ни страх погони, ни усталость, ни боль. Он должен был хоть
ползком, хоть в бреду, хоть полуживым прийти в Шибирган и непременно
должен был разыскать там Олима...
Чалму он давно потерял, даже не помнил где, голову напекло, и в ней
сквозь непрерывное гудение и ломоту, сквозь тяжесть нехотя рождались
смутные желания и обрывочные мысли, неизменно сводящиеся к воде.
Хаятоллу мучила жажда. Весь день, таясь от людей, он брел по руслу
арыка, надеясь отыскать хоть какую-нибудь лужу, но тщетно: душманы в горах
перекрыли поток, отвели воду, и ложе арыка всюду оставалось сухим,
знойным, белело галькой сквозь толстые наносы глины. Глина там
растрескалась и превратилась в такыр, похожий на множество черепков
разбитой и разбросанной как попало посуды.
Хаятолла старался отогнать от себя напоминание о воде, но оно упорно
каждый раз возвращалось, лаская слух неумолкающим обманным журчанием и
плеском. Благодатный поток лился совсем рядом, до него можно было
дотянуться губами, и Хаятолла изо всех сил спешил сделать это, но поток
ускользал, истончался, уходил без остатка в песок и вновь объявлялся в
другом месте, дразня и мучая Хаятоллу своей недосягаемой близостью.
Мальчик пытался вызвать слюну, чтобы смочить горло, но язык, взбухнув и
почти не умещаясь во рту, ворочался с трудом...
От бесполезной этой борьбы Хаятолла совсем изнемог,